Читать книгу "Я дрался за Украину - Антон Василенко"

В Перемышль ехала одна. Приехала и заявила, что училась самостоятельно и прошу принять во внимание, что могу что-то не знать, но потом догнать. И этим обратила внимание всех учителей. Так и произошло — на экзамене я что-то не знала по естествознанию, но меня приняли в третий класс.

Это были годы моего счастья. Этот институт (О.И. подразумевает всю территорию института и гимназии — прим. А.В.) был настоящим чудом — там такая красота, что я мечтаю дожить до того времени, когда опишу это в своих мемуарах. Институт соединялся с гимназией галереей. Стояли они на холме, по которому шли тропы, каждая из которых имела свое название — например, «Тропа мечтателей». На тропах росли ирисы, наверху было памятное место Ивана Франко, а внизу стояла фигура Божьей Матери с надписью «Под твою милость». Эта надпись стала моей главной молитвой на всю жизнь.

До войны я не успела получить среднее образование и поступить в институт — в 1939 году, когда немцы напали на Польшу, даже не успела до 1 сентября приехать в Перемышль. И это меня спасло — потому, что если бы успела, то попала бы к москалям.

Еще когда я училась в Перемышле, то уже была национально настроенной. Даже говорила девушкам, чтобы они свои бантики завязывали по-украински потому, что мы — украинки. Из-за этого на меня обратила внимание одна подпольщица, дочь генерала Змиенко (Всеволод Ефимович Змиенко — генерал-хорунжий армии УНР — прим. А.В.). Она начала со мной общаться и предложила вступить в женскую организацию имени Палия (женская молодежная организация под кураторством ОУН, входившая в «Пласт» — прим. А.В.). Ее членов называли «палиивки». Мы отличались от ОУН — ребята из мужской гимназии состояли в ОУН, а мы нет. И мы полушутя ссорились из-за этого. Они говорили, что мы 50-процентные националистки, а мы им говорили: «А вы 105-процентные националисты!» В организации мы подпольно изучали историю и географию Украины, а в гимназии жили своей жизнью.

Парни с девушками не учились вместе, и поэтому наши встречи были очень романтичными — вечером ребята приходили к нам с музыкой и играли серенады под окнами. А раз в год проводили официальный прием, на котором мы встречались в спортивном зале с партером.

Так я жила до 1939 года. Когда я все это потеряла, то не знала, что с собой делать. Граница проходила по реке Сан, поэтому я осталась на стороне немцев.

Я пошла в Украинский вспомогательный комитет в Варшаве, чтобы спросить, что мне делать в связи с тем, что все мои вещи и документы остались в гимназии. Там ко мне подошел парень, спросил из какой я гимназии и говорит: «А я тоже не закончил». Так мы познакомились, и стали вместе работать при немцах. В Варшаве жил украинец, Давидович, который помог нам в этом. Он был схидняк (выходец из восточной Украины — прим. А.В.), гетманец (член Гетманской партии — прим. А.В.). Его мать была врачом, а отец сотником. Когда он с нами познакомился, то сказал, что у него есть для нас хорошая работа в кинотеатре. Полячек он брал на более грубую работу — мыть полы и окна, а нам дал работу не настолько тяжелую: парню — билеты проверять, а мне — ходить с фонариком и сопровождать тех людей, которые опоздали. На той работе мне даже чаевые давали, я их понемногу собирала и уже готовилась ехать в Краков, чтобы сдавать выпускной экзамен. А тот парень имел другие связи — его мама водила знакомство с Оленой Телигой, поэтому у него были другие планы.

Когда я приехала в Краков, то пошла жить в «дом флифтленгов» (доходный дом, где за небольшую плату или бесплатно селились беженцы — прим. А.В.). Там мне жилось очень голодно. Утром давали черный и горький кулеш, а на обед суп, но я в нем не видела ничего — все разваренное и непонятное. В Кракове я ходила в немецкий ресторан, изображала немку и покупала обед за небольшие деньги. Но этим я рисковала — потому, что если бы меня обнаружили, сразу бы уничтожили. Бог помог мне, и уже тогда у меня воспитывался мой характер.

В Кракове я и получила среднее образование — за четыре месяца выучила программу целого класса, сдала выпускной экзамен и приехала в Варшаву. Но я совсем не знала, что делать. В Варшаве меня нашел один националист по фамилии Полищук, а звали его, кажется, Андрей. Он подошел ко мне и говорит: «Я националист, возглавляю отдел молодежи под руководством Поготовко (Михаил Михайлович Поготовко — украинский летчик, подполковник Армии УНР — прим. А.В.). Я должен приступить к более важным делам, и хочу поставить Вас на свое место. У Вас будет ставка машинистки, но фактически нужно будет сидеть только на телефоне». Это и было прикрытием подпольной работы, которую мне поручил Полищук. Она заключалась в патриотическом воспитании молодежи. В тех краях было очень много смешанных браков, и я из кожи вылезала, чтобы украинизировать детей от этих браков. Это первая националистическая работа, которую мне поручили. Во время этой работы я много читала украинских поэтов, писателей и учила молодежь географии и истории Украины.

Одна история мне очень запомнилась. Отцом моей подруги Гали Змиенко был генерал Змиенко. А его шурином был Безручко (Марк Данилович Безручко — генерал-хорунжий армии УНР — прим. А.В.). Однажды я пришла к ним в гости, сидела за столом, и Галя говорит: «Сейчас придет мой дядя Безручко, и вы увидите, что с ним поляки сделали. Они дали ему что-то напиться, и теперь он живет, но ни к чему не имеет интереса». И я увидела, как он шаркает ногами, садится за стол, ест, но очень медленно себя ведет.

Как-то раз на улицах Кракова я видела, как шли наши гуцулы в своей одежде, с резными бартками (традиционными гуцульскими топориками — прим. А.В.) и пели.

А.В. — А как немцы к этому относились?

А.И. — Немцы насчет этого не очень переживали. Они с поляками тогда имели больше дел, а украинцев не трогали. Сейчас кричат, что только Гитлер делал зло. Да, он его делал, но больше на востоке. А то, что делали советы на Галичине — то же самое, что Гитлер! Нет разницы!

Я как увидела тех гуцулов, то говорю Гале Змиенко: «Эти националисты такие воодушевленные! Нам надо такое же делать, как эти гуцулы делают». А она мне ответила, что «пластуны» ничего подобного сейчас не делают. Я ей в ответ: «Так идем в ОУН! Мне такая организация не нужна, как у нас, которая ничего не делает». Галя почему-то не захотела, и я ей сказала: «Вы, Галя, как хотите, а я перейду к националистам».

Ко мне подходили Малащук (возможно, подразумевается Роман Малащук — тогдашний руководитель ОУН по Львовской области — прим. А.В.) и Василий Охримович, которые курировали мое вступление в ОУН. Я им сказала, что не хочу очень быстро вступать, мне надо подумать, потому что я хочу быть объективной. А кто-то из них тогда и говорит: «Нет ничего объективного, все субъективно». Я согласилась с ними и перешла в ОУН.

Как я уже говорила, в то время я работала на телефоне, и занималась тем, что украинизировала детей от смешанных браков. Но я понимала, что если просто скажу: «Говори на украинском языке потому, что у тебя отец украинец», то никто этого делать не будет. Надо показать красоту языка, красоту культуры. И я организовывала торжественные вечера памяти националистов (мы их называли «академиями»). Например, был вечер памяти Ольги Басараб (Басараб Ольга Михайловна, украинская общественная и политическая деятельница, арестована и убита польской полицией в 1924 году — прим. А.В.). Когда поляки ее замучили, то сообщили, что она сама повесилась. Поляки все-таки старались как-то замаскировать свои преступления. Москали этого не делали, они не оправдывались, а поляки более «элегантные злодеи» (я так о них всегда говорю), чем москали.